Вот мама пошла продавать пальто. Она долго стояла на рынке и не решалась никому это пальто предложить. И она всё говорила сама себе, что надо быть посмелее, потому что вон, мол, все продают и никого не боятся.
Потом мама увидела одного молодого человека. И этот молодой человек показался ей очень симпатичным. Мама осмелела, подошла к этому человеку и сказала: «Молодой человек, вам не нужно пальто? Я могу вам продать».
И тут этот молодой человек вынул из кармана своё удостоверение и показал его маме. Когда он это сделал, у мамы от страха ноги подкосились и в глазах потемнело. Но она даже не поняла, что это было за удостоверение.
Молодой человек строго спросил у мамы, откуда у неё это пальто. И мама ответила, что это пальто её мужа и что муж – на фронте. А молодой человек сказал, что он для того здесь и поставлен, чтобы ловить всяких бандюг и спекулянтов вроде моей мамы. И он спросил у мамы, а что она скажет своему мужу про пальто, когда он с фронта вернётся. Тут мама не выдержала и заплакала. И когда она заплакала, то сказала молодому человеку, что с мужем она как-нибудь уж разберётся. И этот молодой человек всё-таки отпустил маму.
Мама потом всё удивлялась, что на рынке действительно все продают всё что угодно. Но поймали почему-то только её. И она больше уже никогда на рынке ничего даже и не пыталась продавать.
А пальто папино, которое мама хотела продать на рынке, ещё долго у нас висело в шкафу без дела. И только недавно мама его перелицевала и что-то ещё сделала, и получилось отличное и модное пальто для мамы. И все её только спрашивали, где она взяла такое хорошее сукно.
Ещё мама рассказывала, что в войну ей выдавали два куска чёрного хлеба на день. Она один кусок съедала, а второй оставляла на завтра. И в этот момент своего рассказа мама делала небольшую паузу. Потому что она знала, что сейчас её обязательно должны спросить, а почему же ей давали два куска хлеба. И действительно, её об этом спрашивали, и она отвечала, что один кусок хлеба давали ей, а другой – на ребёнка. А ребёнку хлеб-то был ни к чему, потому что я, мол (это моя мама про себя так говорила), потому что я, мол, его (меня то есть) молоком кормила.
И вот она прятала второй кусок хлеба в шкаф, чтобы назавтра устроить пир, то есть съесть сразу три куска хлеба. Но когда мама прятала хлеб в шкаф, то она всё время о нём думала. Она всё время думала о том куске хлеба, который у неё был отложен на завтра. И она доставала его из шкафа и смотрела на него. Когда она смотрела на него, ей казалось, что он неровный. Тогда мама его подрезала, чтобы он ровным был. То, что она от него отрезала, она съедала, а ровный кусок прятала обратно в шкаф.
Потом мама снова доставала то, что положила в шкаф. Ей казалось опять, что она не совсем хорошо подровняла кусок хлеба. И она снова подрезала его. Так продолжалось до тех пор, пока мама весь свой завтрашний кусок не съедала.
Есть ещё одна история, которую мама как-то рассказала. Когда мы вернулись в нашу квартиру после эвакуации, то оказалось, что все замки на дверях был сломаны. А когда мама открыла дверь нашей комнаты, то она увидела, что в ней ничего нет. Не было даже ни одного стула.
И мама заплакала, потому что она не знала, что ей теперь делать. Тогда её кто-то научил, что надо пройти по всем подъездам дома и посмотреть у всех соседей, нет ли у них нашей мебели.
Мама сначала засомневалась, что её пустят в чужую квартиру. Она говорила: «Что же я скажу, когда мне откроют дверь? Простите, дескать, я хочу проверить, не украли ли вы что-то у меня?» Но маме сказали, чтобы она не переживала так сильно, что именно она должна сказать. И что сейчас, мол, все так делают.
И вот мама пошла по подъездам. Она стучала в квартиры и просила хозяев пустить её посмотреть, не попала ли туда случайно наша мебель. Кажется, в первой же квартире мама увидела наш шкаф. Она спросила хозяйку, чей это шкаф. А хозяйка ответила: «Откуда же я знаю, чей это шкаф». Тогда мама сказала, что это наш шкаф. И хозяйка сказала: «Если это твой шкаф, то забирай его».
В другой квартире маме открыла дверь пожилая женщина. Мама сразу увидела на ней свою кофточку. И мама сказала, что это её кофточка. Тогда эта женщина сняла с себя кофточку и отдала её маме. Таким вот образом мама многое смогла вернуть. Только мама сказала, что ей было очень неудобно и стыдно ходить по квартирам. Особенно ей было неудобно, когда она что-нибудь своё находила.
Все наши гости тоже много всякого вспоминают. Вспоминают они, как буржуйку топили дровами. А трубу от неё вставляли в форточку. Вспоминают, где и как они дрова доставали. И как они не только дровами, а всем чем можно, эту буржуйку топили.
Кто-то вспомнит обязательно, как воду кипятили в стакане с помощью двух бритвенных лезвий. А поскольку после войны более десяти лет прошло, то этот «кто-то» уже начинает забывать, когда лезвиями кипятили – во время войны или после. А один раз кто-то рассказал, как его учили электричество воровать. Надо один провод к батарее парового отопления подсоединить. И тогда на счётчик ничего не пойдёт.
Обязательно говорят о том, какие немцы жестокие и какие они гадости делали. И, конечно, вспоминают, как немцы из людей мыло варили и прямо на мыле писали, что это мыло сварено из людей. А мамин брат как-то усмехнулся и спросил, кто же такое мыло покупал, если на нём было написано, что оно сварено из людей. И ему сразу же все стали говорить: «Что ты имеешь в виду? Что ты имеешь в виду?» А брат моей мамы ответил, что он ничего не имел в виду.
Могут гости немного позавидовать тем, кто ранение небольшое на войне получил, потому что за это льготы всякие обещали. А если кто-то позавидует инвалидам войны, то ему тогда скажут, что лучше уж без всяких льгот жить, чем так. А мамин брат как-то сказал, что всех инвалидов войны потихоньку стали из Москвы выселять, чтобы они вида столицы не портили. А кто-то ему возразил, что инвалидов выселять стали не вообще из Москвы, а только из центра Москвы.